/Cỏn con một sợi lông mày. Mà đem cột trái đất này vào anh/ Thơ Trần Mạnh Hảo

VIDEO

HỖ TRỢ

QUẢNG CÁO

LỊCH

LIÊN KẾT

Văn xuôi

Калина Иванович и его кочегары (Kalina Ivanovich và thợ đốt lò của anh)

«Здравствуйте, дорогие друзья мои, ты Калина и ты Людочка! Вот и добрался я, наконец-то, до той самой Новой Зеландии, куда вы меня не так уж давно проводили.
Калина Иванович и его кочегары (Повесть) - Truyện vừa
 

 Глава первая. Письмо из-за океана

«Здравствуйте, дорогие друзья мои, ты Калина и ты Людочка! Вот и добрался я, наконец-то, до той самой Новой Зеландии, куда вы меня не так уж давно проводили. Многого, конечно, в пути насмотрелся, впечатлений от морского путешествия – море, на три письма хватит. Однако всех своих дорожных перипетий теперь описывать не буду, как-нибудь в следующий раз.

Немного о месте, куда я прибыл и где мне предстоит отныне, как говориться «коротать дни свои». Природа здесь от нашей отличается значительно, горы… вулканические озёра… побережье… океан… И небо. Красиво, слов нет.

Люди, тоже, вроде, как люди, хотя и иностранцы. И говорят по-иностранному. Так что с первого же дня в срочном порядке осваиваю я английский, не так как в нашей доброй советской школе, по-настоящему, в са?мой, что ни наесть непосредственной разговорной языковой среде… Хожу по улицам, пытаюсь с людьми общаться, в магазинах с продавцами разговариваю. Иногда меня даже понимают, чаще – нет. Так что забот и дел на новом месте у меня, как понимаете, хватает.

Но всё равно временами такая тоска гложет, всё её – Сибирь нашу родимую вспоминаю… Может это сначала так, потом пройдёт? Как думаете?..

Хотя, жить, я так для себя понял, умному человеку и здесь можно… Опять же, если разобраться, где только наш советский инженер эс-эс-эс-эровского розлива, какими мы с тобой, Калина Иванович, собственно и являемся, не сумеет к жизни приспособится? Думаю, без преувеличения, – везде сможет. По крайней мере, в любой точке нашего Земного шара…»

Читает Калина Иванович письмо, не торопясь, и листки в сторону откладывает. Вон оно как всё повернулось… Письмо это – от своего давнего дружка Яши Адаева он недавно получил. Теперь вот осваивает, точно книжку какую-то интересную, приключенческую. Прочтёт немного, призадумается слегка, усмехнётся в усы, да чайку с мёдом прихлебнёт.

С Яковом-то Адаевым, если что, они в политехническом пять с половиной лет в одной группе проучились, потом, с ним же, – так уж случилось – после окончания политеха вместе на местном химкомбинате отинженерили, ещё лет двадцать пять, не меньше.

Там, на комбинате он, Калина Иванович дорос до начальника экспериментально-технологического цеха, а Яков у него в цехе технологом был, можно сказать, правой его рукой. По жизни Яша умный чертяка, может, хозяйственная жилка у него поменьше развита, чем у Калины, но вот в вопросах технологии, пожалуй, такой же грамотный, как и сам Калина Иванович, а ежели вдруг задача на соображаловку попадалась, то, обыкновенно, Яков даже побыстрее Калины с ней расправлялся.

С огромным интересом Калина Иванович письмо читает. Он вообще по натуре своей шибко любознательный, а здесь вдвойне любопытственно ему, как там люди в других странах, далёких, за океаном живут. Как Яков там?..

Кто бы подумал, более тридцати лет почитай они бок – обок прожили: институт, работа… семьями, опять же по жизни дружили. Хорошо помнит Калина Иванович и жену Яшину покойную – Марию, и дочурку его Наденьку. Последняя-то соплюха – соплюхой ещё была, махонькая такая девчонка, с косичками. Боевая.

Калина Иванович её ещё на руках вверх над собой подкидывал. Хохотала тогда Наденька заразительно, косички у неё в разные стороны разлетались прямо над головой Калины Ивановича, а потом она вся растрёпанная к нему тут же снова на коленки лезла, просила: «Дядь, Калина, а, дядь Калина, давай ещё полетаем!.. Ну, немно-ожечко…»

Теперь вот выросла Наденька, выучилась. МГУ окончила, вышла замуж за иностранца. И укатила с ним – не куда-нибудь – ажно в Новую Зеландию. А Яков, как на пенсию вышел, не в пример Калине Ивановичу больше не работал, тут как раз и горбачёвская перестройка началась, не смог он в новую жизнь встроиться, потому, в основном, садом своим занимался, всё лето, считай, на даче проводил. А не так давно жену схоронил. Болела Марина у него последнее время. Онкология, опять же, «спасибо» оборонке, комбинату «спасибо»…

Как схоронил, одному Якову сильно грустно стало. Нет, пить не пил он, но в состоянии таком пребывал, что хуже пьяного. Забывчивым стал совсем, встанет за чем-нибудь, пока идёт, забывает, зачем вообще вставал, а то ещё пообещает что-то кому-то, а через какое-то время чего он пообещал – и вспомнить не может. Вот тогда дочка с зятем и решили забрать его к себе, в Новую Зеландию.

Помнит Калина Иванович, перед отъездом бегал Яков, какой-то неестественно оживлённый, суетился всё, документы на выезд оформлял. А вечерами к Калине Ивановичу с Людмилой Михайловной частенько забегал по старой дружбе, сядут чай пить, а Яков им всё про Новую Зеландию рассказывает и рассказывает, как там хорошо, как там прекрасно… Причём всё в таких подробностях излагает, что иногда даже хотелось Калине Ивановичу подковырнуть Яшку: «Ты-то почём знаешь? Бывал там что ли?»

Однако вовремя сдерживался, не спрашивал. Что толку в тех подковырках, ежели видно – человека и без того лихорадит, волнуется, думает об одном и том же, вот и пересказывает им истории, скорее всего, с Надюшкиных писем да телефонных разговоров. Так говорит, словно сам себя в чём-то убедить хочет. Да и со стороны посмотреть, конечно, волнительно ему все хлопоты с переездом связанные, всю жизнь свою до этого времени, он, Яков здесь в Сибири, вот в этом маленьком городишке – родился, вырос, прожил здесь, а теперь, на старости лет – на тебе, в Новую Зеландию!..

Как бы то ни было, собрался всё же Яша с силами… уехал. С месяц, наверное, точно уже он там, в новозеландских прелестях обвыкает. Вот и письмо Калине Ивановичу написал. Письмо по интернету прислал, на адрес жены – Людмилы. Сам-то Калина Иванович с интернетом не очень дружит, как-то особой нужды у него в этом не появляется, да и зрение, честно сказать, слабовато уже, чтоб в монитор часами пялиться. Так если по необходимости что посмотрит, справочники какие технические, либо характеристики оборудования.

А вот Людмила Михайловна его, в институте, пока в учебной части работала, всё время у компьютерного монитора просидела – ей как-то оно привычнее с этой техникой ладить, продвинутая она у него – а как на пенсию вышла, вообще две заботы у неё теперь осталось: днём – огород, вечером – интернет. До полночи может перед компьютером в каких-нибудь «Одноклассниках.ру» просидеть.

Калина Иванович по этому поводу даже над ней подтрунивать взялся, слово специальное, модное у молодых парней для пущей важности перенял – «чатиться», это чтобы Людмилу позадористее подковырнуть. Придет, бывало, он домой с работы, а Людмила его родненькая, у монитора глаза проглядывает. Спросит её Калина Иванович нарочито строго,

– Здорово, мать. Чё, опять чатишься?

Людмила поначалу злилась на мужа,

– Ты, старый, вроде мудрым пора быть, а достал до печёнок… Сколько раз повторять тебе, не чатюсь я, погоду на завтра смотрю. Помидоры, поди, высаживать завтра надобно… Ты же мне погоду не предскажешь.

– Конечно, не предскажу. Нашла «гисметео»!

– Вот и помалкивай!

– Ладно, рас-сказывай… По-ми-до-ры… Не иначе – чатишься!

– Да тебе, хоть рассказывай, хоть пешком промолчи… Всё одно зубоскалить будешь, неугомонный…

Потом Людмила Михайловна как-то привыкла, смирилась с его подшучиванием, а после и совсем внимания обращать не стала. А то и огрызнётся. Спросит её Калина Иванович,

– Чатишься, родная?..

– Чатюсь, чатюсь, милый…

Вот он и поутих, реже спрашивать стал. А порой и сам же попросит её,

– Людмил, а, Людмил!

– Чего тебе?

– Ты бы зашла в интернет, что ли...

– Зачем это ещё?

– Да мне бы справочник по химии поглядеть нужно…

– Зашёл бы сам, да посмотрел…

– Ты же знаешь, слепой я нынче – туда глядеть. Да и не разбираюсь во всех ваших интернетах, у тебя-то быстрее получится…

– Ну, ладно, пошли уж, так и быть, поищу чего тебе нужно.

 

С письмом, тоже интересно получилось. Пришёл Калина Иванович с работы, по обыкновению приспросился,

– Чатишься?

А Людмила ему – на тебе получи,

– Чатюсь, чатюсь, дорогой! Мне вон Яшенька письмо прислал!..

Поначалу остолбенел даже Калина Иванович, не понял,

– Яшенька? Что за Яшенька?!.

– Он, он – родненький…

– Кха-а… Чё ещё за фрукт!?

– Тако-ой, вот!..

Сообразил, наконец, Калина,

– Яшка Адаев, что ли?

– А то!..

– Кха-а… – Задумался Калина Иванович, помолчал, немного погодя спросил. – Чего пишет-то?..

– Чего надо, то и пишет! Тебе-то что за разница… – Людмила явно издевалась над ним, мстила за подковырки что ли.

– Не-е, правда?

– Садись вот, сам и почитай.

Пришлось Калине Ивановичу в этот раз за компьютер сесть, как-никак письмо от лучшего друга,

– Тэ-эк… «Здесь в Новой Зеландии каждый городок, каждая самая малая деревушка чем-то примечательны…» Послушай, мать, ты бы мне распечатала письмо-то, а то глаза устают. Можно распечатать?

– Можно, почему нельзя. Завтра к соседке схожу, у них дома вроде у ребятишек принтер есть. Там и распечатаю…

– К соседке, или к соседу? – Калина Иванович шутливо брови насупил.

– А это уж, как получится! – Шутливо отмахнулась от мужа Людмила.

 

По распечатанному сразу как-то приятнее читать. Прочёл, скажем, несколько строчек, потом листок на время в сторону отложил, мысленно всё представил, в картинках, попутно ещё и о чём-то своём подумал. Получается всё как-то более размерено, обстоятельно, что ли…

Вот, скажем, читает Калина Иванович: «Если даже в прошлом какого-то здешнего, самого маленького селения нет, и не было никакого события исторически важного, знакового, то местные жители стараются сами его придумать. Более того, стараются сделать это настолько правдоподобно, в таких мельчайших деталях преподнести, что со временем и сами начинают верить, что всё на самом деле так и было. Да и ещё и обустроют всё, чтобы подлинность эту какими-то материальными свидетельствами подкрепить. Тоже выдуманными конечно, но это специально для туристов, чтобы заинтересовались…» А про себя думает Калина Иванович, стало быть, так соврать, чтоб туристы поверили…

И тут же представляет. Вот его дом, он, скажем, ещё до революции построен был, так, первый хозяин, который его строил, был человеком не бедным, владелец маслобойни. А почему бы ему вон в том углу не спрятать что-нибудь ценное. Ведь наверняка мужик с прибыли откладывал «копеечку», копил, наверное, чтобы дело своё со временем расширить… или на свадьбу дочери, скажем… А почему нет?..

Потом усмехнётся грустно в свои усы – размечтался! – он, когда ремонт делал после покупки дома, буквально каждый угол, каждый сантиметр сам просматривал да простукивал. Всё ли ладно, нет ли где щели, не подгнили ли брёвна… Нет, нету там тайника.

И дальше читает: «Здесь почти у всех населённых пунктов, даже самых маленьких, есть своя эмблема. Если селение рядом с небольшой горной речкой расположено, это может быть, допустим, форель, если, скажем, пасеку фермер держит – может быть, пчела, а коли жители селения скотоводством занимаются, то овца, ну и так далее… У городков тоже свои эмблемы: у одного – бутыль с газированной водой, у другого – пицца, у третьего… Словом, упражняется здесь народишко – кто во что горазд, в меру своей фантазии. И ведь интересно, хочешь ты того – не хочешь, а местечко лучше запоминается…»

 

Глава вторая. На гадючьем болоте

В последние годы жизнь течёт у Калины Ивановича постепенно, своим чередом, даже однообразно как-то: дом – работа, работа – дом… И так изо дня в день.

И на работу, и домой Калина Иванович всегда на своей старенькой «шестёрке» ездит. Хоть и через весь город вроде, но по обводной дороге, самым его краем. Там и движение поменьше, да и дорога получше сохранилась. В городе-то весь асфальт поразбили, а новый когда положат, вопрос?..

Уезжает он из дома ещё засветло, возвращается – затемно, так что непосредственно в центр города – хотя и рядом совсем от дома центр этот – выбраться у Калины Ивановича с женой получается крайне редко. Разве что в выходной, да и то чаще пройдутся они за продуктами до ближайшего магазина, что на соседней улице. Чего ноги зря бить, когда и здесь всё необходимое купить можно. Да и время, дома тоже дел невпроворот: летом – огород, осенью – урожай опять же, всё собрать, всё заготовить, всё в погреб спустить. Зимой – снег по ограде чистить, да и весной работы в своём-то доме у настоящего хозяйственного мужика всегда хватает…

 

На работе?.. Уже много раз Калина Иванович отмечал для себя невзначай, что на Гадючьем болоте, время точно замерло. Почему так? Бог его знает. То есть, не то чтобы оно остановилось совсем, часики-то тикают, только вот какой век, какие годы они считают? Доперестроечные?.. Девяностые?.. А может, и вообще начало прошлого двадцатого века?.. Здесь, на Гадючьем болоте, похоже, особой разницы этому нет. Всё те же древние тополя стоят – сейчас вот жёлтые, те же здания… Какие-то из этих зданий ещё работают, как эта старая кочегарка, или пять соседних, огороженных добротным хозяйским забором из новомодного нынче металлосайдинга.

Пожалуй что, забор этот единственная примета сегодняшнего дня во всей округе, оттого и выглядит он как новая цветастая заплатка на старых изношенных штанах Калины Ивановича. А чё, штаны-то рабочие, ну поизносились, ну дырка на коленке протерлась. Отнёс он их домой, Людмила ему штаны постирала, заплатку аккуратно пришила, а то, что цветастая заплатка – уж какой лоскут у жены под рукой был – да и кому какое дело, не на свидание же в этих штанах ходить. А здесь, на Гадючьем болоте, штаны эти ему ещё послужат!..

Там, за сайдинговым забором – небольшой частный заводик, достаточно процветающий. Только процветание это, скорее, редкое исключение как для окружающего пейзажа, так и для их небольшого провинциального городка…В основном же, здесь вокруг – здания, полуразрушенные, недоразобранные, стоят ветшающими памятниками-остовами из несущих бетоноконструкций.

Точно поселилась тут какая-то тоска по прошлой жизни, настоянная на этих вот старых тополях, на этом полном ощущении убаюкивающего безвременья. Может потому-то и притягивает Гадючье болото, точно магнитом, тех людей, которые по циничному замечанию одного из идеологов нынешних горе реформ, «не вписались в рынок».

 

Это там, в само?м городе, где-то в жилых кварталах его что-то постоянно да происходит. Может и не совсем то, чего желалось бы простым рядовым горожанам, но всё же происходит. Особенно сейчас, когда творится вокруг одна полная неразбериха и сплошное безвластие. Кажется, только-только выборы в местную думу прошли, старую переизбрали с треском, а новая ещё не вступила в свои законные права, но никак не покидает Калину Ивановича чувство – и не только его – странная какая-то эта новая дума – не городская, не местная, не для горожан…

О чём эта дума думает, какие опять новшества людям готовит?.. Неужели не видят, в городе сегодня ни одно промышленное предприятие толком не работает, зато, что ни день – очередную ленточку режут, какой-нибудь новый магазин с помпой открывают – будто старых мало – по?лки от разных товаров ломятся: рынок!.. Покупай-не хочу! Или не могу… Да и было бы на что. Зарплату людям месяцами задерживают, а если и дают какие копейки, то тут же всё сразу за жилье уходит… Куда деваться, не оплатишь – обрежут тебе свет или воду, да ещё и судебных приставов нашлют. Как дальше людям жить?..

Хотя, если, справедливости ради, те же девяностые вспомнить, теперь хоть и мало, но всё же деньгами отдают, выбор у человека есть, на продукты те копейки потратить или коммуналку оплатить. А было время, Калина Иванович помнит, все предприятия на бартерные взаимозачёты перешли, чтоб налоги не платить. Деньги вообще из оборота куда-то пропали. Вот и взяло руководство комбината – да и других предприятий – моду людям зарплату выдавать, чем Бог послал, точнее, чем партнёры рассчитались. Получит человек три ящика, скажем газировки, куда её? Самому пить – обопьёшься! Вот и идет с ней на базар… Таким образом народ к рынку приучали, что ли… Обменяет горе коммерсант там газировку с другим таким же «продавцом» на колбасу… – ба-артер!

Карточки ещё тогда на комбинате ввели, по ним в магазине комбинатском, который специально для этого в бомбоубежище оборудовали, можно было зарплату выбирать товарами, полученными по бартеру. Заходишь в бомбоубежище, а там почти вся площадь заставлена всякой всячиной – плитка керамическая, ящики с консервами, упаковки конфет шоколадок… носки. Помнится, как-то Калина Иванович решил зарплату отоварить, много у него на карточке накопилось. Жену с собой прихватил, она лучше знает, что дома нужнее. Ходили, ходили по бомбоубежищу, пасты стиральной набрали, конфет, консервы… ещё-то чего?

– Слушай, – Калина Иванович Людмиле кивнул. – Вон носки лежат… У меня-то почти все поизносились.

– Давай возьмём. – Согласилась Людмила.

Ну и взяли сразу с запасом – тридцать пар! Он тогда эти носки лет пять изнашивал – никак износить не мог…

 

Ещё, ко всему прочему, конец сентября выдался нынче какой-то затяжной и промозглый. И в головах людей, и в общей логике их поступков царит сплошное осеннее обострение, и какая-то беспричинная озлобленность. Вот, недавно – с какого спрашивается перепуга? – кто-то слил целую ассенизаторскую машину жидких вонючих отходов прямо в окно строящегося коттеджа бывшего городского главы, подъехали ночью к недостроенному дому, вставили сливной шланг прямо в форточку и всю машину целиком выкачали. Мол, вот тебе довесок, к тому, что уже из казны наворовать успел… Может и воровал, конечно, но зачем же дом портить, дерьмо в форточку лить!?

Или взять митинги эти постоянные у здания городской администрации… Каждый раз, когда через город едет, возвращаясь с работы, видит Калина Иванович: вот они, стоят болезные. Соберётся человек сто и простаивают днями с плакатами и транспарантами – других забот у них что ли нету, как под окнами администрации стоять? Вчера против прошлых правителей стояли: «разрушили…», «порастащили…», «москвичам сдали…», сегодня – против нынешних, вновь избранных… К слову, вот ещё одна причина, чтобы ездить по обводной.

Самое печальное, что есть во всём этом народном протесте, в стоянии у здания администрации своя сермяжная правда – и порастащили, и сдали… и нынешние, что теперь в депутаты повылазили, из той самой команды засланцев-федералов, что комбинат разорили – теперь вот, как бы в местные прописались и до города добрали?сь. Зачем бы им город?..

Хотя, по справедливости разобраться, вроде, рано говорить, эти-то, вновь избранные, ещё и сделать ничего толком не успели… Только, нагребут ещё под себя – какие их годы! – в этом-то у Калины Ивановича сомнений почему-то нет, иначе зачем бы во власть лезли. Всё нынче как-то так, единым днём люди живут, а что там после нас будет – никого не тревожит. Потому как, а будет ли оно вообще это «после»?..

Поиссякла как-то вера у людей, что здесь, в их глухой провинции, жизнь может когда-то поменяться в лучшую сторону. Зато сколько уже поменялось и градоначальников, и чиновников, и депутатов, только за последние-то годы… и в девяностые, и в начале двухтысячных… а света, даже на центральной городской улице, как не было, так и нет. Начальства развелось – на каждого работягу человек по пять, а лампочку по-прежнему вкрутить некому.

По случаю Яшино письмо с горечью вспомнилось: «О чистоте новозеландских улиц, газонов, парков скажу образно: в сточных водах, даже после первых капель дождя, можно бельё полоскать. А в Окленде с населением более миллиона человек на весь город одна единственная лужа… Хотя дворников здесь ты не встретишь, изредка на городских улицах можно увидеть человека-пылесос. Но всё чисто и убрано, что у тебя дома. Потому, наверное, и люди здесь столь улыбчивы и вежливы, так доброжелательны и приветливы друг с другом. Чистота, она невольно к вежливости и приветливости располагает…». Там, в Новой Зеландии, наверное, располагает, Якову, как говориться, виднее…

А здесь в городе – Калина Иванович никак понять не может – сами живут, здесь же сами и гадят: замусорили все улицы, все подъезды домов пачками своей предвыборной макулатуры – газеты, листовки, буклеты… «нашему городу достойное будущее», «всё для людей», «всё для моего города»… Моего… Посмотришь на их «портреты» – сказать бы порезче, да неудобно, депутаты как-никак… – понимаешь: этим до народа дела нет, эти под себя гребут, руки у них так повёрнуты. Или, может, мозги… Впрочем, как известно, одно другого не исключает, не зря же сказано, разруха начинается в головах.

 

Да-а… В городе, конечно, что-то происходит… Зато здесь, на Гадючьем болоте, день изо дня перед глазами Калины Ивановича один и тот же сюжет прокручивается. На работу он, по старой советской ещё привычке – годами так сложилось – обыкновенно приезжает рано, часам к семи, а то и к половине седьмого. Как бы то ни было, а посмотреть надо, всё ли ладно, всё ли своим чередом идёт-движется, если даже стоит.

Опять же проследить надо, чтобы кочегар у кочегара вахту должным образом принял. Чтоб всё обсказал сменщик сменщику: как котёл работает, нет ли каких новых проблем. Старых-то полно, пересчитать пальцев на обеих руках не хватит… Узнать опять же надобно: сколько пару за сутки израсходовано – на себя, на сторону… И всё это обстоятельно, неторопливо доложить, как он, Калина Иванович, то любит.

И смысл в этом сложившемся порядке видит он самый что ни на есть необходимый: оборудование всё старое, зима, вот она, на подходе… Это сейчас ещё – пока ночью ниже минус пяти не опускается, а днём и вовсе плюсовые температуры стоят – если и потёк котел, потушить его можно, и ремонтируй спокойно, не торопясь. А зимой как? Когда за минус двадцать на улице! Тут всю систему слить нужно обязательно, иначе так перемёрзнут коммуникации, а то и трубы порвёт – до весны не расхлебаешься…

Уж он-то, Калина Иванович, знает, проходил это. Когда весь город разморозили из-за разгильдяйства и несогласованных действий руководства местной ТЭЦ и администрации города – это ещё когда он в институте учился. Одни сказали, что неполадку быстро устранят, другие распоряжение дали – воду не сливать. И это в сорокоградусный мороз! Бегали тогда они студентики вместе с преподавателями с паяльными лампами по институту, трубы отогревали… А сколько регистров отопления поменяли, которые размёрзлись. Чугун, как картонка рвался ото льда – такая силища! Как потом им преподаватель по сопромату говорил назидательно: «Вот вам яркая иллюстрация законов физики!»

А после окончания института, сколько производств за свою бытность он запустил, когда работал здесь – начальником цеха на огромном некогда химкомбинате. Да-а, был здесь комбинат… Мощнейший, закрытый, оборонный! Практически весь город за счёт этого комбината жил. Теперь, остались от комбината вот такие островки, как эта небольшая котельная, которая работала ещё на памяти Калины Ивановича целиком на всё производство товаров народного потребления, и здания обогревала, и всю технологию паром снабжала, и пара в техпроцесс шло немало…

Да-а, было время!..

 

Это сейчас вон Васька, сменщику своему Афанасию Григорьевичу – правда это он для Васьки Григорьевич, а для него, Калины Ивановича, как есть, Афоня, слава Богу, не первый год друг друга знают – докладывает, сколько он за смену соседям гигакалорий отдал на технологию. Смех, да и только! Раньше-то, Калина Иванович помнит, на один только этот цех в десятки, а то и сотни раз больше пара уходило. Только «теперича – не то что давеча»… Слушает Калина Иванович, на ус мотает, а усы у него и впрямь роскошные, одно слово – чапаевские, есть на что мотать!

– Ты, Григорич, поглядывай, вроде опять труба какая-то засвистела… Я, правда, точно не понял какая… – Васька живо жестикулирует руками.

Он всегда так руками машет, когда разговаривает. Эта привычка у него с многочисленных северных «командировок» образовалась. Из своих сорока годков, почти двенадцать провёл Васька в местах не столь отдалённых. Не по своей, конечно, воле. Теперь, вроде, за ум взялся. Женился вот, а семью кормить как-то нужно. Пришлось Ваське вспомнить, что за время своих «командировок» каких только профессий он не освоил, и кочегарил, бывало. Вспомнил, да устроился сюда на Гадючье болото. Больше-то куда ему пойти – нынче в городе с работой и для тех, кто перед законом чист, туго. А для Васьки с его-то «заслуженной» трудовой биографией – и того подавно…

– Ладно, посмотрю… – Всегда спокойный и внешне невозмутимый Григорьевич, согласно кивает Ваське. – Змей-то нынче в гостях не было?

– Ни-и, не приползали.

– Приползут ещё… Сентябрь.

 

Обычно змеи ползут в цех осенью, когда земля уже успевает остыть за ночь, а за световой день не прогревается должным образом. В эту пору, в редкие ясные дни всё ещё создаётся полная иллюзия лета. Хотя листья на окрестных тополях и берёзах уже быстро желтеют, но солнечные лучи, пробиваясь сквозь них, пока всё ещё согревают спину приятными, расползающимися по телу струйками тепла.

Гадюки на болоте в эти дни тоже оттаивают, и ползут поближе к живому теплу, в кочегарку. Вроде и мерзость, а всё одно, живое к живому тянется… Невольно Калина Иванович Яшино письмо вспомнил, усмехнулся – вот вам и «эмблема места». Недавно он убил тут одну гадину, прямо в помещении. Здоровую, матёрую. Она лежала, свернувшись, прямо посреди кочегарки, недалеко от котла. Когда он зашёл, змея быстро юркнула в угол, промеж пустых бочек, которые Калина Иванович приготовил, чтобы разводить соляную кислоту для промывки котла. Он осторожно откатил бочки, гадюка в самом углу напряжённо изготовилась, на миг замерла и угрожающе приподняла голову с острыми колючими гла?зками, стала покачиваться мерно из стороны в сторону, того и гляди кинется.

Несколькими короткими и точными ударами ледокола – длинной трубы с приваренным на конце топором, которой зимой кочегары лёд скалывают перед входом в котельную – Калина Иванович отрубил змее голову. Не первый раз уже, и здесь на болоте частенько бывало, и в детстве ещё на пасеке у отца… Так что не боялся, что укусит. К тому же, здесь на работе ходил он всегда в сапогах кирзовых, из хорошей толстой кожи, и знал наверняка – эту кирзу гадина не прокусит, если даже кинется.

Калина Иванович смёл аккуратно останки змеи на деревянную лопату для чистки снега и вынес на улицу. Хвост змеи, хоть и отделённый от головы ещё извивался, а глаза застыли, широко открытые и всё ещё жутковато притягивающие к себе.

– Ты вон, на тропку брось её… – Взялся подсказывать Калине Ивановичу Григорьевич. – Которая на поле чудес… Где «металлисты» по утрам шныряют…

– Соображу. – Калина Иванович отмахнулся от Григорьевича, но не преминул и поворчать немного. – Ты, вроде, Афоня Григорьевич, старый человек, а всё бы тебе людей попугать.

– Лю-дей… – Недобро усмехнулся Григорьевич.

– А как, тоже по образу и подобию? Тоже твари Божьи…

– Эт-то, точно, твари.

– «Добрый» ты, Афоня, как моя тёща. Та тоже так твердит каждый раз: кушай, зятёк, кушай, я супчик-то пересолила, как ты любишь…

 

Глава третья. Поле чудес и тропа «металлистов»

Подобные полушутливые препирательства между Калиной Ивановичем и Афанасием Григорьевичем были делом обычным для них ещё со времён химкомбинатовских, где им вместе пришлось поработать. Тем более, Калина Иванович знал прекрасно и причину такого отношения Афанасия Григорьевича к «металлистам», а если точнее к самой опустившейся их части – наркоманам. Впрочем, Григорьевич особой разницы между частью и целым в данном случае не делал, и всех копателей схороненного здесь некогда людьми металла готов был стричь под одну гребёнку.

Оно и понятно, в последнее время в городе наркоманы действительно порасплодились, точно тараканы из щелей повылазили, и причиняли много беспокойства другим законопослушным горожанам. Просто идёшь по улице, и редко, чтобы одного – другого не встретил, шарахаются обкуренные или уколотые, в основном молодёжь. Калина Иванович и сам это давно приметил. А особенно усугубилась ситуация с наркошами после того, как в городе на территории бывшей «малолетки», был создан «усилок» – или колония строгого режима. Пацанов, тех, у кого провинность была незначительной – амнистировали, других же перевели в близлежащие колонии для малолетних преступников.

С полгода назад такие вот амнистированные торчки, среди бела дня напротив отделения полиции, выхватили у жены Афанасия Григорьевича сумочку. С кошельком, с документами, с сотовым телефоном, с ещё какими-то чисто женскими мелочами… Документы и сумочку потом правда нашли, малолетние наркоши выбросили их за гаражами неподалёку. Зачем они им.

А вот кошелек и сотовый… Увы! И денег-то в кошельке было немало, практически вся его, Григорьевича, месячная зарплата, которую он – угораздило же! – честно отдал жене накануне. Только небольшая заначка у мужика и осталась. Припрятал было от жены на чекушку, да вот пришлось всё отдавать. А куда денешься?

Для Григорьевича это было серьёзно!.. С тех пор, он этих наркош на дух не переносит, и каждое утро, как только начинается их шествие, Калина Иванович снова слышит его ворчание,

– Опять потянулись… Чё мухи на говно…

Обыкновенно самое оживлённое шествие начиналось каждое утро, примерно с половины восьмого. Народ шёл и с небольшими тележками, проезжали на велосипедах, кое-кто и на машинах подъезжал – прям, как на работу – мимо кочегарки, в сторону поля чудес. Народ самый разношёрстный: и лица без определённого места жительства, и просто алкаши, и ветераны-пенсионеры-оборонщики, отчаявшиеся перебиваться на нищенскую пенсию, тем более теперь, когда правители наши, «заботясь» об их благосостоянии, каждый день с телеэкрана вещают – де, вот-вот мы вам пенсионный возраст увеличим… Работай – не хочу! Было бы где. Вместе с другими, в строю металлистов шли и наркоманы, их сразу было видно по затуманенному, вроде бы отсутствующему взгляду и, одновременно блуждающим с определённой целью – где бы что стибрить – глазам.

 

Раньше здесь, за кочегаркой, неподалёку, где Гадючье болото подходило к самой территории производства товаров народного потребления, находилась бывшая комбинатская свалка отработанного металла. На неё свозили отходы со всех механических цехов – и обрезки штамповочных лент, из которых вырубали различные детали, и просто металлическую стружку, а порой и сами бракованные изделия… Всё это сваливалось в заготовленную яму, потом, когда яма наполнялась, её заравнивали бульдозером. Рядом копалась новая яма, потом ещё одна…

Говорили – а Калина Иванович, как человек, имеющий, хоть и косвенное, но непосредственное отношение к начальствующим кругам бывшего комбината, знал это точно – что на поле чудес закапывали иногда даже станки, полученные прямо с завода-изготовителя, новенькие, ещё в смазке. Комбинату как предприятию оборонной отрасли ежегодно выделялась определённая сумма на техническое перевооружение. Сумма довольно значительная, при Советской власти на оборонку денег не жалели. И если предприятие не успевало потратить все деньги в подотчётном году, на следующий год сумму урезали. А кому ж из руководителей такое надо!

Вот и приобретало руководство комбината, как впрочем, и руководства других подобных госпредприятий, в конце года всё подряд, лишь бы «освоить» все выделенные государством деньги, потом отчитывались, что оборудование установлено на комбинате и работает… и закапывали. А через какое-то время списывали, как пришедшее в негодность. Знает Калина Иванович – чего греха таить – было…

Только теперь-то разве лучше?.. Да-а… Что тут говорить!..

Сейчас-то само поле чудес заросло давно полынью и коноплёй, и болота там уже почти нет, одно название. Но змеи остались. Змеи, и «металлисты».

 

Гадюки были здесь всегда, сколько Калина Иванович себя помнит. Строилось производство товаров народного потребления из всех производств комбината в последнюю очередь. На отшибе, у болота. Сначала в срочном порядке основные цеха комбината возвели, отрапортовали, как положено, политбюро, правительству, мол, задание партии и правительства выполнено, комбинат построен и введён в эксплуатацию!

А потом уже кумекать стали, а почему бы попутно и всякую мелочёвку здесь не производить, вроде шампуней, детских конструкторов, жевательной резинки… – всё, что близко по сырью, по технологии к основной оборонной продукции. Опять же показать, мол, вот, и для народа мы что-то делаем. Да и легенда-маскировка для врагов-империалистов. Тех, что нынче «партнёры», правда, непонятно партнёры по «чему», разве что, потому что имеют нас как хотят?..

Помнит Калина Иванович, делали здесь и бензопилы, плохонькие, но делали. Что их роднило с оборонной продукцией комбината сказать трудно… Разве что из тех соображений исходили, что механическое производство на предприятии было достаточно мощным и оборудование позволяло, может ещё из каких-то соображений, но бензопилы выпускали на комбинате в огромном количестве.

Куда их отгружали? Сложно сказать. Остаётся только предполагать: в братские ли республики, в соседние ли соцстраны, на Кубу ли – пальмы пилить, а может, и директива была какая негласная от ЦК КПСС, вроде «каждому жителю СССР – по собственной бензопиле»… Насчёт последнего, конечно, Калина Иванович как всегда ухмылялся в усы, про себя, молчком, но с глубокой иронией.

Да-а… Много таких несуразностей и при социализме было. Да разве теперь меньше!? Главное, справедливости как не было, так и нет.

Как бы то ни было, построили тогда несколько цехов здесь, на болоте, в том числе и «бензопильный» – сборочный. Шумно и людно на болоте стало, гадюки, вроде, на время отступили, меньше их было во времена расцвета ТНП, но всё равно, изредка попадались. А когда цеха комбинатские позакрывали, опустела площадка товаров народного потребления, они снова сюда откуда-то поприползали.

 

«Металлисты» появились на болоте в девяностые. Хотя были потуги и раньше. Помнит Калина Иванович, как в конце восьмидесятых, ещё на заре перестройки, изо всех комбинатских столовых пропали алюминиевые подносы, затем алюминиевая посуда, вилки, ложки. Тогда на производстве ТНП эту проблему решили мухой – стали выпускать пластмассовую посуду. Правда, ложку тогда каждый носил свою. Приходили в столовую, доставали ложку из кармана и обедали. Покушав, каждый облизывал, свою ложечку с любовью, до блеска... А поскольку проблему решили быстро, то относить это явление к массовым и заострять на этом внимание не было смысла.

Другое дело в девяностые. Здесь поначалу копали очень серьёзно, порой по два три экскаватора на поле враз работало, при каждом бригада – человек пять. Машины вокруг поля стояли всё больше импортные, крутые, никакой мелочёвки.

Оно и понятно, металлу полно, экскаватор металл выворачивает, ссыпает в кучки вместе с землёй, а бригадные мужики выбирают из кучек, голимые рубли! Потом подгонят КамАЗ, загрузят его доверху, и везут на металлоприёмку. Зарабатывали помногу, правда, в основном – «бугры», работягам поменьше перепадало. Но это всегда и везде так, пора бы к тому привыкнуть.

Наиболее предприимчивые из этих бугров – по нескольку железнодорожных вагонов, бывало, за день вывозили. Потребность в металле в то время была огромная, мощнейшая добывающая промышленность СССР в девяностые почти вся, как говорится, «накрылась медным тазом», и металлургические заводы и на Урале, и в Сибири простаивали без сырья. Цену за вторичный металл давали высокую. Бывало, посмотришь на поле чудес, и впечатление возникало, что все работоспособное население города и то, что побогаче, и работяги, а в основном безработные, только и делало, что занималось сбором металлолома, чисто пионеры времён СССР…

Это теперь основное всё на поле уже вырыли, и только ветераны, те, кто раньше работал на производстве, вспоминают изредка, где конкретно были какие ямы, какой металл в них сваливали, и сколько того металлу там было…

– А помнишь вон там, на краю оврага тогда свинцовых чушек целый прицеп вывалили?..

– Не-е, там всю дорогу вырубку сваливали с конвейера, ленту… Её ещё в прошлом году Саныч загрузил и вывез всю. А чушки – туда, ближе к берёзе…

– Путаешь ты, говорю, точно – сюда…

Поговорят, поспорят, да роют. Худо-бедно, а за день килограммов сто – сто пятьдесят разных железок всё равно насобирать можно. Сдашь металл, и на хлеб, на курево всё одно – хватит. А повезёт, так и цветнина попадётся: медь, алюмишка, латушка… На неё и вовсе цена нынче высокая.

Наркоши держались от прочих обитателей поля чудес поодаль, своей особой группкой. В основном, конечно, особенно в сезон созревания конопли, прутся они сюда за ней родимой. В другое же время не гнушаются и металлом поживиться. Только больше всё же вид делают, что добросовестно роют наравне со всеми в уже копанных-перекопанных кучках, а представится случай, – дюзнут из мешка у кого-нибудь из соседей-старателей пару килограммов меди или алюминия, если хозяин отвлёкся и оставил мешок без присмотра. Сдадут металл, дозу прикупят, ширнутся и снова до очередной ломки у них жизнь налаживается.

Но больше всё же они, наркоши, по окрестным зданиям промышляют, брошенным, впрочем, не совсем растасканным. Где «улитку» ржавую от вентиляции открутят да стащат, где трубы еще не срезанные на стенах под самым потолком висят, их спилят, кусок кабеля опять же оборвут. Это, что снаружи зданий. А когда и внутрь заберутся, чего и посерьёзнее сопрут.

Как-то, Калина Иванович, увидел и изумился: вал из нержавейки, который в чугунную станину заходил – вытащить, видно, не смогли, так, ту часть вала, что снаружи была, спилили обычным ножовочным полотном по металлу… Это ж надо – суметь! Вал – сантиметров пятнадцать толщиной! Попробуй-ка – если ты не терминатор какой-то, а нормальный, средний человек, в нормальном состоянии – спили!

Спилили!..

 

Конечно, у всех этих зданий на площадке ТНП, в том числе и брошенных, номинально свой смотрящий есть. Это Федот Саныч, бывший начальник службы безопасности бывшего производства товаров народного потребления. Неведомо то Калине Ивановичу кто Федота смотрящим здесь поставил, может бывшее начальство по безопасности, а то и повыше кто – из «конторы», которая ту безопасность курировала… Только со стороны всё это так выглядело – пришёл сюда Саныч, сам себя смотрящим назначил, и всё. Вроде как охранять территорию надо, и комбината-то уже нет, но территория-то осталась. А у него – «душа болит», да и, как говаривал таможенник Верещагин, «за державу обидно», хотя её, державы нынче, пожалуй что, и нет.

Когда металлу здесь вдоволь было, Саныч и сам бригады на сбор ставил – вряд ли это без ведома «конторских» обошлось – наберёт он бомжей, к ним одного бригадира посообразительнее приставит, одного газорезчика. Мужики соберут металл, разрежут, Федот подгонит металловоз и вывезёт всё. Не то сам отправлял куда-то, не то через приёмку какую… Благо в то время уже почти в каждом гаражном кооперативе по приёмке металла – а то и не по одной – работало.

Расплачивался Федот с мужиками по договорённости, но всегда сразу и налом привозил, не жлоби?лся. Но основной-то куш, видимо в свой карман складывал, ну и, как вариант, делился с кем-то там, наверху. И вроде законно всё. Кто придерётся: территория вроде как вся брошенная, вроде как – ничья. А он, какой-никакой, бывший начальник службы безопасности…

Теперь-то как-то интерес к полю чудес у Федота Саныча ослаб. Но всё равно, появляется здесь Федот раза два в месяц, построжится на мужиков, построит их, соберёт – как бы по инерции уже – рублей по сотне с каждого копателя за то, что якобы он, добрая душа, глаза закрывает на их безобразия, и запустит их всех на поле. Но пригрозит при том,

– Смотрите, мать вашу… чтоб после вас порядок был! Где каких ям понакопаете, всё засыпать потом. Все до единой! Чтобы – ни-ни!.. И, особливо предупреждаю, в здания не лазить. Не дай Бог кого поймаю!.. Вы меня знаете!

Изловил как-то, Калина Иванович сам то видел. Один парнишка-наркоша в здание залез, хотел кабель медный срезать. Наручники на него Федот надел – всё по серьёзному! – притащил к Калине Ивановичу в котельную,

– А что, Иваныч, котёл у тебя нынче горит ли?

– Не-а… Потушили пока.

– Ну, тогда хоть топор дай что ли?

– Зачем тебе?

– Да вот, воришку поучить хочу. В топку бы его сунуть задницей, чтоб поджарилась!.. Ну, коли котёл потушен у тебя, хоть лапы ему укоротить. Чтоб боле на чужое не зарился!

Глянул Калина Иванович, парнишка тощий, точно год не кормленный совсем, побелел весь с лица, трясётся,

– Н-н-не на-надо… му-му-жики… В-в-сё отработаю…

– Отработаешь! – Федот грозен, что царь Иван на картине, когда он сына своего прикончил, да только, знает Калина Иванович, это Федот так – куражится, страха на парня поболе нагнать хочет.

Правда, парнишка-то этого не знает, колотит его всего от страха, зубы ажно стучат. Пожалел пацана Калина Иванович, хоть и пакостник, конечно, но живой человек, а вот на Федота как глянешь – сразу испугаешься, даром что «по безопасности» – а с виду, бандит бандитом, такой прибьёт, не поморщится.

– Слышь, Федот, отпусти мало?го-то. И так вон в штаны намочил уже…

– Я-то отпущу, а завтра он к тебе в котельную залезет, здесь напа?костит.

– Не-е, не залезет. Он и дорогу-то сюда забыл. Верно, ху-лю-ган?

Парень ничего даже ответить не смог, только испуганно и часто утвердительно затряс головой.

– Ладно, до десяти считаю. И чтоб я тебя больше здесь!.. – Федот снял наручники, дал парню пинка под зад, и того действительно, как ветром сдуло.

– Во, потёк! – Удовлетворённо усмехнулся Григорьевич, который как раз на смене был, и всё это время, молча, наблюдал, как Федот строит парня. – Зря ты всё-тки, Калина Иванович, жалеешь, таких пожёстче учить надо…

– Ладно… Учитель…

И уже Федота спросил,

– Ты-то как, что-то совсем в последнее время здесь не появляешься?

– А оно мне надо, Иваныч?.. Мне государство пенсию назначило, а эту территорию бросило, мне за её охрану никто не платит… Вот и пенсионерю понемногу, в баньке парюсь да рыбку ловлю.

– Рыбку, говоришь… А как пенсии от государства, хватает? – Усмехнулся в усы Калина Иванович.

Федот только плечами пожал, мол, сам же знаешь, чего спрашивать.

– Вот я и смекаю, кормишься, поди, с копателей-то?

– Говорю же, нет.

– Кому другому рассказывай! Знаю, поживился здесь в своё время, когда вагонами металл отсюда вывозил…

– Когда это было, Иваныч… Теперича – не то, что давеча…

– И то верно, давно…

 (Còn nữa)
Theo báo điện tử Hội Nhà văn Nga)