ДЮЙМОВОЧКА(Рассказ - Văn xuôi)

Памяти Елизаветы Петровны Черемихиной

Уже два года советский передвижной госпиталь №2562 находился в Фокшанах, занимая дворец бывшего вельможи. Война закончилась, и врачи ставили на ноги всех подряд: русских, румын, австрийцев, итальянцев, немцев... В мирное время это стали просто мужчины и вместе ходили в город за пивом.

Глядя на них, медсестричка Лиза Черемихина вспоминала рассказ стариков у себя на Урале. В первую мировую к ним пригнали пленных австрийцев, те подружились с местными горняками и сообща глушили «Тройной одеколон». Продажа водки была запрещена.

Сейчас госпиталь готовили к расформированию, армейская комиссия приходила что-то сверять, и однажды Лизу застали за игрой на гитаре.

– Что за артистка? – спросил генерал, тучный, казалось, огромный рядом с маленькой Лизой. – В других палатах больные ушли на природу, а тут – сидят.

Поманил ее:

– Знаешь украинские песни?

Лиза кивнула. И когда ее сильный голос вырвался сквозь открытые окна в чужую весну, генерал растроганно буркнул:

– Наградить отрезом на платье.

Вечером Лиза была у начальника госпиталя. Были они знакомы давно – с тех самых пор, как брат, еще на родном Урале, привез Лизу в Губаху. Обкомовец, он полагал, что непутевая Лиза здесь поумнеет.

– Только сбеги! – пригрозил ей на станции.

– Чем я тебе помешала?

Лиза любила балет и ходила в балетную студию. Во время занятий за ней, если что, присылали подводу, конюх заглядывал в зал, окликал Черемихину, и вскоре она вставала у операционного стола.

Подталкивая ее впереди себя, брат поднимался в гору. На плече –вещмешок с лекарствами, каких в глубинке пока не густо. У Лизы в руках – чемоданчик. Оглядывалась по сторонам, хлюпала носом:

– Горы черные, дома черные, снег черный...

– Тут не пляшут, тут добывают уголь!

Когда подошли к одноэтажной деревянной больнице, где работали всего три фельдшерицы и хирург, брат передал Лизу и вещмешок с рук на руки хирургу, и уехал.

Илья Сергеевич Конторщиков обрадовался помощнице: хирургическая сестра с трехлетним стажем в областной клинике! Взвалил на Лизу и прямую работу, и выезды «скорой помощи», и дежурства. Случалось, по десять суток не отдыхала, но обижаться не приходилось: Конторщиков сам работал без роздыху.

Лиза жила в бараке. К Первому мая жильцы наварили браги, напекли пирогов, выставили в барачный коридор столы, и, усевшись кто на чем, пили и пели! Потом, как всегда, начались разговоры, и один из парней объявил, что хочет подать заявление в летную школу, – сводки об успехах советской авиации потрясали!

Лиза тоже поехала в Пермь – подала заявление. Даже сфотографировалась в летном шлеме. Но Лизу не приняли, рост метр с кепкой.

Она навестила балетную студию, ей рассказали, что вместо нее Одетту танцует Мирошкина, и на спектакле Принц ее уронил. «А меня никогда не ронял, – грустно слушала Лиза. – Он говорил: «Ты Дюймовочка».

В Губахе Конторщиков встретил ее без улыбки.

– Что? Налеталась?

И Лиза впряглась в работу.

Но время вносило свои изменения: больницу расширили, прибыли доктора, в Губахе открылись курсы медсестер. Лиза уже не так уставала, могла и на танцы сходить, где познакомилась с Юрой. Дело шло к свадьбе.

Нападения Германии на Советский Союз произошло вероломно. Две средние школы в Губахе сразу оборудовали под госпитали. Из больницы передали им все, что могли, даже двух лошадей – «кареты скорой помощи», оставив при себе только старую Кланьку – старую до того, что приходилось ей делать инъекции камфары.

Эшелоны из прифронтовой полосы шли в Губаху затылок в затылок: эвакуировались заводы и люди. Вдоль железнодорожного полотна встали поломанные тягачи, горами высилось оборудование. Комнатушки в бараках делили на две семьи. В Лизину комнатку тоже вселились беженцы, но она почти не бывала дома – работала в госпитале. Медики сами доставляли раненых с вокзала, мыли, обрабатывали раны, и если срочно требовалась кровь, давали свою. В экстренных случаях выручали шахтеры – за палатами были закреплены шахтерские участки. Излеченные бойцы, одетые в новые теплые вещи, возвращались на фронт, писали благодарные письма.

К весне сорок второго года дало знать огромное скопление людей на местности без сельского хозяйства. Государственных поставок не хватало. Госпитали снабжались в первую очередь, а полуголодные шахтеры строили новые шахты. И все-таки в победе никто не сомневался, эта вера была всеобщей. Там, где шумела тайга, загорелось электричество.

В марте сорок третьего госпиталь №2562 стал передвижным. Начальником был назначен Илья Сергеевич Конторщиков.

Проезжая мимо Сталинграда, у Лизы волосы становились дыбом! Люди живут в ямах, завешенных одеялами, кругом искореженная техника, больше немецкая. В воронках торчат носилки, окровавленные бинты, котелки… А за городом на полях россыпи немецких касок и навеки заглохшие «тигры», «львы» и «пантеры».

Развернули госпиталь в полуразрушенном селе. К счастью, деревянная школа не пострадала, в ней оборудовали палаты. Кружили «юнкерсы». Первой бомбежки Лиза так испугалась, что раненых бросила, спряталась в шкаф!

Раненые в ее палате были тяжелые, и все же старались ее подбодрить. Позже Лиза привыкла к налетам, и когда на крышу упал зажигательный снаряд, они с медсестрой Шурой вытащили бойцов через окно. Тридцать человек. И крыша рухнула!

Стояли в селе два месяца, потом двинулись дальше.

Ах, как ждали обещанного союзниками второго фронта! Но только в июне сорок четвертого, когда советские войска уже били фашистов за пределами западных границ СССР и народы Европы цветами встречали освободителей, Англия и США начали высадку своих войск на севере Франции.

А зимой в Арденнах все еще сильная немецкая армия заставила Англию и США кричать «караул» и просить СССР о помощи. Бойцы в госпитале раскатисто хохотали.

Советские войска быстро брали города. И Будапешт взяли быстро. Навеки осталась апрельская ночь в памяти Лизы: десять эшелонов раненых разгрузили в ту ночь! Ноги подкашивались, руки тряслись. Только под утро прибыли в свою часть. В амбаре, с помощью легкораненых, она уложила на нары в два яруса по пятьдесят человек, остальных – на солому, на пол. Возбужденные, агрессивные, они требовали комиссара.

– Почему мы на голом полу?! Где одеяла?!

Лиза помчалась в штаб.

– Илья Сергеевич! Дайте в помощь хоть двух сестер! Пить просят, курить… Дайте одеяла!

– Где я возьму?! Марш на место!

Вернулась в амбар. Вскочила на табурет, закричала:

– Ну помогите же мне! Ведь вы кое-что можете сами! Прикурите товарищу, если у него нет руки, я рану кому-нибудь обработаю. Напоите товарища, если он без ноги, я шину кому-нибудь наложу. Вас же четыреста человек!..

Они поняли. А у нее подкосились ноги. Села. И будто на льдине плывет и сейчас она под водой скроется. И вдруг – запела, не соображая, что делает. Оказывается, песню из кинофильма «Дорога на эшафот».

Очнулась, когда раненые закричали:

– Пойте! Пойте сестра!

Они забыли, что лежат на полу, забыли про жажду и боль. А потом все разом:

– Сестра! Кончится война, приезжайте к нам на Украину! Приезжайте в Сибирь! В Мензелинск приезжайте!

На другой день в госпиталь подвезли одеяла, кухня накормила тушеной картошкой, – Лиза ела вместе с бойцами, и вдруг, наклонившись над миской, уснула.

– Ну что, Лиза, выпьем? – Конторщиков налил разведенного спирта ей и себе. – За скорое возвращение домой! – И преподнес ей отрез на платье.

Чокнулись, выпили. Чем-то заели. Ей было приятно, что он обошелся с ней запросто. Строгий, отнюдь не любезный Конторщиков словно чуть-чуть сейчас приоткрылся.

Выйдя из его кабинета, Лиза остановилась у распахнутого окна. Журчала вода, как по весне «журчат» воробьи на Урале. «Скоро уж встретят меня воробьи! – улыбнулась она. – И ласточки встретят! И наши березы! И небо родное – свое!»

Из офицерской палаты, разговаривая, вышли два доктора. Поравнявшись с Лизой, приостановились, разглядывая светло-зеленый отрез, который она держала в руках.

– Ну? Угодил генерал? – один подмигнул ей.

– Да, угодил.

Она мимо воли представила новое платье, и танцы в том клубе, где танцевала она до войны, и Юру... который погиб в сорок третьем.