«И эта вера не обманет…» LÒNG TIN NÀY KHÔNG BỊ LỪA DỐI

«И эта вера не обманет…» LÒNG TIN NÀY KHÔNG BỊ LỪA DỐI

Философская лирика Фёдора Тютчева и русская изящная словесность:
штрихи к современному поэтическому портрету

.

      Чему бы жизнь нас ни учила, Но сердце верит в чудеса: Есть нескудеющая сила, Есть и нетленная краса. …И эта вера не обманет Того, кто ею лишь живет, Не всё, что здесь цвело, увянет, Не всё, что было здесь, пройдет! Автор этих волшебных влекущих к познанию тайн бытия строк — русский поэт Фёдор Иванович Тютчев. Глубинное трепетное тютчевское слово раскрывает целый мир мыслей и чувств, корнями своими связанными с родной землёй, природой и человеком. Проходит время, но не перестаёт поражать его почти пушкинская красота — гармония сочетания содержания и формы стиха. Как известно, 2023-й год был ознаменован 220-летием со дня рождения Фёдора Тютчева — Дня рождения для вечности этого столь выдающегося русского художника. Сегодня возвращение к поэзии стало заметно и в литературе, и в различных публикациях, и в книгоиздательстве, и в обществе. Значит, абсолютно прав философ и лирик, который в афористичной формуле определил истоки своего творчества, доподлинно зная: «Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле». Ибо всему основа — Отчизна. Родился Тютчев в российском селе Овстуг, на Брянщине, в чудном историческом крае. Но так уж сложилась его жизнь, что буквально по пальцам можно было пересчитать годы, когда поэт посещал своё родовое гнездо. После окончания Московского университета Тютчев поступает на службу в Коллегию иностранных дел, и уже в 1822 году он был послан за границу. Там, в Германии, в Италии, поэт прожил 22 года. Фёдор Тютчев избрал судьбу блистательного дипломата, поприще служащего иностранной миссии. Дружба с Шеллингом, Гейне, который переводил его стихи. Невероятно и парадоксально: литература не была для него профессией. При всём при том ему удалось совершить невозможное, будучи вдали от России — сохранить себя для Родины и для русской культуры. На примере произведений Тютчева мы убеждаемся: культура России установилась и отстоялась, как хорошо выдержанное драгоценное вино. Между тем гениальные произведения никогда не могут стать привычными. Прекрасное — всегда празднично, величаво. И тютчевская поэзия принадлежит к числу лучших созданий поэтического гения. Иван Тургенев, как современник Фёдора Тютчева, говорил: «О Тютчеве не спорят; тот, кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии». Писатель считал русского поэта одним из самых замечательных художников слова, который расширил, а точнее, «сместил жанровые рамки русской лирики». Он внёс в словесный жанр: предельную ясность и выразительность образа, символ, метафору, краткость и глубину смыслов. Этот изумительный мастер в совершенстве владел ёмкой лирической формой стиха, тем самым придавая своей поэзии неповторимую гармоничность. Тютчева любили именно как поэта за жар и искренность его души. Высота поэтического слова, неисчерпаемое богатство русского языка, насквозь пронизанного тончайшими оттенками, и в новом тысячелетии привлекают к себе широкий круг литераторов и читателей, благодарно отдающих дань творчеству гениального лирика. Не секрет, что выдающийся поэт влияет на другого поэта. К тому же такой, нисколько не теряющий своей современности, чародей слова как Тютчев. Немудрено: музыка Великого языка этого поэта, мыслителя, гуманиста проникла в саму суть бытия и нашла своих продолжателей русской классической традиции. Сложно переоценить влияние тютчевской лиры. В русле нашей темы хотелось бы через призму волшебства художественной речи — Фёдора Тютчева — представить поэтическое слово наших достаточно известных современников: Анатолия Аврутина, Валерия Хатюшина и Андрея Шацкова. Прежде всего в сравнениях, параллелях и точках пересечения мы будем искать определение не жанровое, но смысловое. Здесь играет существенную роль эстетика мгновенности или, быть может, искра Божья — почувствовать настоящую поэзию. Ведь при всех различных вариациях поэтического голоса и звука — подобие наблюдается. На фоне центральной творческой личности — Тютчева, — дополняя общий портрет поэтов, проявляется личность двоякого художника-метафизика — Аврутина, откровенного романтика пронзительной жалости любви — Хатюшина, метафорически насыщенного лирика-импрессиониста — Щацкова. Вероятно, вы увидите некое тайное соответствие, поймете, что границы творчества прозрачны, что неизъяснимая тютчевская тайна живёт в каждом из них, а значит, она есть и в каждом из нас.   «Нам не дано предугадать…» Слова, поставленные в заглавие, сказаны Тютчевым именно о природе поэзии как таковой. Вспоминая произведения русских классиков, понимаешь, почему их книги вне времени и вне пространства, почему они воспринимаются как нечто вечное. Классик — тот, кто преодолевает эпоху. Гул вечности слышится в стихах большого поэта-философа Анатолия Аврутина, для которого превыше всего — традиция реализма в искусстве, вобравшая в себя огромный духовно-исторический опыт народа. Во всём ощущается новое и бесконечное начало. Классики бессмертны, и автор ведёт с ними свой нескончаемый в веках диалог: Раскрытый Тютчев… Смятая кровать. Четвёртый день раздумчивого мая. Опять «умом Россию не понять…» — Так и живём, её не понимая. Худой портфелик съёжился в углу. И, разливая сумерки в стаканы, Дробь выбиваешь — пальцем по столу, — В слезливый вечер, сумрачный и странный. Здесь прошлое живёт в настоящем — как одна нескончаемая тайна… Как будто сами по себе текут слова, непринуждённо складываясь в довольно грустные и напряжённые строки, — многое узнаваемо и действительно, и многое проецируется из былого в наше реальное и в грядущее. Раскрытый Тютчев… Старый, с буквой «ять», Предтеча огнедышащего Блока, Когда «умом Россию не понять…», И оттого — светло и одиноко. Один поэт читает другого: читает самозабвенно, ночь напролёт, одолеваемый горестными и просветлёнными думами. Неразрешимая проблема экзистенциального одиночества, когда «страдающий о вечном и любимом» кому-то вновь «не ко двору». Однако тот же Тютчев благодаря своей поэтической интуиции открывал собственный закон философии — мир единого целого: «Всё во мне, и я во всём!..» Это тяготение к вещам многомерным изначально было характерно, прежде всего, крупным художникам. Его страстно влекли глубина Вселенной, человеческая Душа. Не зря уже в 44 года он выразится так: «Я отжил свой век и… у меня ничего нет в настоящем». А почти 20 лет спустя напишет незабываемое гениальное четверостишие: Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить: У ней особенная стать — В Россию можно только верить. (1866) Разве есть сегодня в России человек, не знающий этих философско-лирических строк, которые вот уже более двух столетий убедительно говорят о неизменных противоречиях, происходящих в нашей стране?! Непостижимо, но находясь в Европе, Тютчев не стал ни убеждённым космополитом, ни квасным патриотом. Обладая проницательным умом, свободой мысли, не в пример оным он искренне любил свою многострадальную Россию. Уникальный художник философской двойственности — и Анатолий Аврутин, стихи которого притягивают к себе ощущением раздвоения, энергией антитезы. Сравнивает ли поэт личное в ушедшем и личное в дне нынешнем? Сложно ответить. Говоря о сокровенном, автор, по сути, говорит об общем, глобальном. Поэзия Аврутина отличается ярким эпическим звучанием, преодолением непостижимых внутренних коллизий, совмещением двуполярного единства. В его стихах содержится много скрытой боли. И этот дисгармоничный мир надо принять и осмыслить. Он показывает весь трагизм исторического бытия ХХ—ХХI веков — веков всеобщего нравственного кризиса. Некоторые произведения приобретают страдальческий и одновременно просветлённый отсвет, и наше далёкое прошлое проясняется. Который день, который год, Труд не сочтя за труд, И в урожай, и в недород Их сумрачно ведут. Штыками тени удлиня, Ведут, как на убой. Лениво чавкает земля От поступи больной. ………………….. И снова, унося в горбах Свою святую Русь, Идут кандальники впотьмах И шепчут: «Я вернусь…» Анатолию Аврутину характерен метафизический подход к постижению тех или иных крупных событий, присущи глобальные лирико-философские обобщения — широкая историческая ретроспектива. Мимолётность человеческого бытия, время и пространство, жизнь и смерть, боль и страдание… Обращаясь к воспоминаниям Ф.И. Тютчева, мы так же понимаем, насколько близко к сердцу принимал поэт людское горе. Он слыл мастером экспромта, и первое чувство — самое истинное и верное — никогда его не подводило: Слёзы людские, о слёзы людские, Льётесь вы ранней и поздней порой... Льётесь безвестные, льётесь незримые, Неистощимые, неисчислимые, — Льётесь, как льются струи дождевые В осень глухую порою ночной. (1849) И не только ненастная, дождливая погода всему виной. Душа его плачет и сострадает, полнится сочувствием ко всем отчаявшимся, вероятно, ко всем обездоленным, ко всем тем, кто так нуждается в милосердии. Очевидно, что Анатолий Аврутин ставит задачу: попытаться приблизиться к пониманию мыслительных гениев, интеллектуалов XIX—ХХ веков, исследователей человеческого духа, всецело познавших истину. Тут подключается логика парадокса. Он мистический поэт, которого влечёт неизведанное — случай, рок, фатальность. Значит — он и мыслит метафизически: «Что велено роком, / То, значит, и велено роком, / И сбудется всё, / здесь не нужно казаться пророком». Всесильна испепеляющая близость рока, и молох дара обуревает художника, сжигая его изнутри. Раздвоение — душевный разлад — поглощающая и ведущая философско-лирическая сила определяет близость поэта к Достоевскому. Собственно, эта близость прослеживается и у Тютчева, который писал: «Две силы есть — две роковые силы, / Всю жизнь свою у них мы под рукой, / От колыбельных дней и до могилы, — / Одна есть Смерть, другая — Суд людской» (1869). Поэт смело глядит в лицо смерти, ибо она «честней — чужда лицеприятью», когда тот же свет: «Он там бесчеловечней, / Где человечно-искренней вина». Какой сильный и высоко критический ум, предопределяющий неизвестное, что дается человеку Свыше. Обретая духовное родство и целостное поэтическое пространство, наш современник Аврутин словно вторит Тютчеву, ясно осознавая извечную парадоксальность русского бытия: Стою у русского предела, Где Бог не терпит суеты, Где осыпаются несмело На сердце поздние цветы. <…> И за чертою пониманья Сей путь, что начат не с нуля… Зачем нам смутные терзанья, Когда мы — бездна и земля? Драматизм противостояния и принятия неизбывного противоречия неба и земли. У Аврутина, как и у Тютчева, поэзия полна тревожных предчувствий, вряд ли её назовёшь оптимистичной. Драматургия его поэтических сюжетов охватывает существенный отрезок времени, коему характерно пограничное пересечение эпох и столетий. Личное и общественно значимое сплетается в тугой узел. Открыто и прямо он утверждает в поэзии литературную личность, своё «я». Говоря о себе, автор говорит за всех и о коллективном, поднимаясь в художественном мышлении до всечеловеческого и надмирного восприятия бытия: Я в этот мир пришел в своё число, Меня сюда случайно занесло. Я не спешил сюда… Меня не звали. Но коль явился, значит нужно жить, Любить, страдать… И голову сложить, И претерпеть все страсти и печали. Да, такая поэзия трагична, и герой этой поэзии — трагический герой, болезненно переживающий трагедию раздвоения. Однако трагическое мировоззрение не имеет ничего общего с пессимизмом, беспросветным отчаянием, отрицанием самой жизни. Герой борется с роком. «Много боли» — драматический разрыв и прозрение одиночества. Пожалуй, на рубеже конца ХХ и начала ХХI веков Аврутин ещё более одинок, чем в своём ХIX веке Тютчев. Вот ещё одно не менее пронзительное стихотворение об одиночестве: Стою на сквозняке… — Ты кто? — Аврутин… — Зачем ты здесь? — Достали шулера… Опять один в своей извечной смуте, Опять один — как завтра, как вчера. Человек и национальное одиночество: «Стою один… Пустых словес не слыша… / Стою один… Не понятый никак…» Поистине стихи приходят к нам как спасение от одиночества. Других лекарств нет. Поэт прав: от одиночества не лечит даже время. Остаётся лишь обращаться к вечному. Но категория вечного недосягаема для нашего чисто человеческого разума, в ней исчезает чувство времени. А заодно и пространства. «…Где я пред вечностью мгновенной / Стою в ничтожности своей», — предельно откровенно в своей лирической исповеди скажет Анатолий Аврутин. Круг опять замыкается, и наш герой бредёт туда, «где всё конечно, даже бесконечность… / Где временная вечность / Со смертным о бессмертье говорит». Его философская мысль преодолевает личное одиночество, хаос, она как бы живёт в чувственном, им же созданном космосе. Видимо, случайного нет, но какая-то необычайная загадка всё-таки существует: в 2011 году название «Поэт Анатолий Аврутин» было присвоено звезде в зодиакальном созвездии Рака. Вместе с тем неизбежно литературное пересечение и явное подобие. Мистическая приверженность к образам звёздного неба, к одухотворению ночной тьмы присутствует и у Тютчева. Похожий чувственный космос и вселенское одиночество, хаос и гибель. Более того, тютчевская поэзия с её философской мыслью — логализация хаоса, рациональное обуздание «горя и вдохновения», — так определил доминанту его личности Жуковский. Святая ночь на небосклон взошла, И день отрадный, день любезный Как золотой покров она свила, Покров, накинутый над бездной. И как виденье, внешний мир ушел... И человек, как сирота бездомный, Стоит теперь, и немощен, и гол, Лицом к лицу пред пропастию тёмной. На самого себя покинут он — Упразднен ум и мысль осиротела — В душе своей, как в бездне, погружён… (1848—1850) Какая обнажённо-точная характеристика. Испытываешь невольный трепет. Согласитесь, рядом со стихами Аврутина — это не только тематически близкие по смыслу, но и по звучанию стихи Тютчева. Мир снов, предчувствий, таинственных осязаний, бесконечности, предощущения чего-то неминуемого — хаоса, подчас граничащего с безумием… Немало стихов у Тютчева основано на противопоставлении неба и земли, внутренней раздвоенности, душевном одиночестве, тоске по чему-то большому, несбыточному. Он — поэт-лирик, в совершенстве владеющий умением находить образы, поэт-философ, владеющий искусством писать стихи и создавать настроение. Как, к примеру, в произведении: От жизни той, что бушевала здесь, От крови той, что здесь рекой лилась, Что уцелело, что дошло до нас? Два-три кургана, видимых поднесь... Да два-три дуба выросли на них… <…> Природа знать не знает о былом… <…> Поочередно всех своих детей, Свершающих свой подвиг бесполезный, Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной. (1871) Особенно выразительно Фёдор Тютчев раскрывает философские размышления человека, стоящего на краю жизни — на краю «всепоглощающей и миротворной бездны», человека, потерянного и терзаемого душевными сомнениями в мимолётности нашего пути на Земле. Стоит заметить, и поэтический космос Аврутина заключает в себе целый универсум, представляя многомерность различных событий, явлений, вещей и предметов. Человек ощущает текучесть времени. Время и отнимает, и даёт. С потерями приходит опыт познания. Хотя, потеряв время, мы теряем и себя в нём. Зыбкое, переходное состояние. Автор безжалостно поведает о том, как жизнь медленно-медленно сужается, как к концу её начинаешь всё больше постигать себя самого… Постоишь… Подумаешь, что осень — Это тоже время перемен. Что кусты засохли… И что очень Много боли в прозелени вен. Что не все дожди отморосили, Что не вся исчезла благодать, Что ещё пока хватает силы О своём бессилии сказать… Странная невыразимая интонация. Неизбывная печаль, пронзительная тоска. Мы словно сироты собственного одиночества. Сохраняя глубину традиции, Анатолий Аврутин показывает не просто роль личности в истории, но и ставит задачу — высветить истинную роль Поэта, его предназначения и места в истории. Поэт и власть. Поэт и общество — темы непреходящие. Недаром Платон, встав перед выбором между свободой и диктатурой, изгоняет поэтов из своего идеального государства. Эта неоднозначная ситуация представлена автором весьма оригинальным произведением: Кто — временщик иль Павел Царством правил? — Размыты даты, спутались года. Но всякий царь, шута встречая лаской, Стихам внимал с тревогой и опаской И не любил поэтов никогда. Тут же приходят на ум строки Тютчева из «Цицерона»: «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые!..» И обнажаются исторические бездны, над которыми, по слову русского мыслителя, «хаос шевелится» и видится «закат звезды… кровавый!..» Поистине — противоречивая дилемма героя, политика и государственного деятеля, наделённого властью, и в то же время личности творческой, философа, поэта: Его призвали всеблагие Как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель, Он в их совет допущен был — И заживо, как небожитель, Из чаши их бессмертье пил! (1829—830) Мы имеем дело с художественным открытием: точный ключевой образ — гениальный уровень и совершенно волшебные стихи. Бессмертие и величие творческого гения. Впрочем, и Аврутин умеет найти сакраментальную фразу, умеет сопоставить жизненные и творческие параллели, чтобы доподлинно раскрыть самоценность художника-творца: Кого же свет хвалил и так, и этак, Тот никогда и быть не мог в поэтах, Пусть был он государю трижды мил. И чтобы ни творила воля злая — Не Пушкин жил в эпоху Николая, А Николай при Пушкине царил. Оказывается, не всё на свете существует вневременно — только Слово. «И если за стихи казнят при этом, / То это настоящие стихи», — таково исчерпывающее заключение поэта, значит, комментарии — излишни. Это — почти магическая — воля одним мановением, одним росчерком пера, не прибегая ни к каким словесным хитростям, суметь обозначить в поэзии главное. Автор этих строк предсказывает и несбывшееся будущее, и очерчивает наше настоящее, ведь аналогично Пушкину и Тютчеву он тоже поэт-историк. Подобная ипостась просто обязывает достигать определённых высот. Почти тридцать веков прошло, а Гомер жив, потому что написанные им три тысячелетия тому назад эпические сказания — художественная литература. А что вообще может быть сильнее, глобальнее, чем Слово, которое остаётся при всех потерях и неудачах? Осталось слово?.. Слово — это звук. Оно молчит в предчувствии разлук — Мне так казалось, Боже, так казалось… Но голос вдруг явился наяву, Но голос зазвучал — и я живу, И нечто есть превыше, чем усталость… «Время ухватывается за нас, и ему хочется увидеть себя со стороны, отразиться в Слове — единственном организме, неподвластном смерти», — писал Валентин Курбатов. Все классики русской философии стояли на том, что «гениальные художественные произведения всегда национальны». Это закон — закон природы души человека, человека творящего, обладающего таким даром, как талант, ибо «нет творчества без личности, но нет его и «без национальности». Именно Россия для поэта — надежда и утешение. И он — русский поэт. Эта страна не пропадет и не сгинет, она, по мнению автора, хранит в себе ещё не выявленную мощь и энергию.        Такими же преданными своему родовому началу были и убеждения Фёдора Тютчева, принимающего поэзию — как высший Божественный дар. «Она с небес слетает к нам» — не переставал поэт восторгаться Словом. Побеждая тьму, бездну, хаос, Слово торжествует: как для Тютчева, так и для Аврутина оно утверждает свет, жизнь, творчество... (Còn nữa)